4. АРЕСТ. СЛЕДСТВИЕ

В сентябре 1972г Георгий Давыдов возращался в Ленинград из Сибирской геологической экспедиции. Он дал телеграмму, что будет проездом через Москву и мы приготовили для него передачу.
27 сентября он заехал ко мне, набил полный рюкзак литературой, фотопленкой и отправился в аэропорт. До отлета самолета оставалось несколько часов и тут он сделал крупный промах, решив сдать рюкзак в камеру хранения и прогуляться по городу. Трудно сказать был ли за ним хвост еще с Сибири (в экспедиции наверняка следили за ним) или он подхватил (и не проверил) хвост от меня.

Во всяком случае кагебисты полезли проверить содержимое рюкзака, подпрыгнули от удачи, тут же арестовали Давыдова, спустя пару часов меня, Балакирева, Зарю с Рыбалко. На следующий день был взят
Юхновец, а спустя пару дней разыскали в командировке и Шаклейна.
Обыск у меня длился около 10 часов. В нем участвовало 10-12 кагебистов под руководством следователя Горшкова С.Н. Помимо запрещенной литературы изъяли пишущую машинку и радиоприемник. Забавно, что хотя обыск был очень тщательный (перебирали каждую бумажку, простукивали стены, разбирали бытовые приборы и т.п.) ни один тайник не был обнаружен. Кроме того, (что было очень важно) мне удалось незаметно спрятать и записную книжки.
Около 2-х часов ночи меня вывели, посадили в легковую машину между двух здоровых кагебистов и отвезли в Лефортовскую следственную тюрьму КГБ. Здесь раздели до гола, прощупали каждую складку одежды, заглянули в зад. "И там запрещенную литературу ищите!"- не выдержал я. "Так положено",- ответила надзирательница.

После обыска отвели в темную одиночную камеру с железной койкой и столиком, зацементированными в пол, и небольшим зарешеченным оконцем под потолком, закрытым снаружи железными жалюзами. Горшкова вскоре заменила бригада следователей под руководством Трофимова А.В., который занимался лично мной. Мне он напоминал крысу, готовую ради личной выгоды служить любому режиму будь то фашизм, нацизм или коммунизм. Лишь однажды вырвалась у него мысль, которая, видимо, беспокоила его. "Вот вы все говорите о невинных сталинских жертвах", - сказал он мне,- "А знаете сколько работников НКВД уничтожил Сталин?"

"Диктаторы, заметая следы, в первую очередь уничтожают исполнителей грязных дел",- ответил я. Больше он к этой теме не возрaщaлся.
Иногдa нa допросax вeличeствeнно появлялся нaчaльник слeдствeнного отдeлa КГБ по Москвe и Московской облaсти Коньков Н.И. по габаритам и поведению напоминавший разжиревшую свинью. Из всех сотрудников КГБ, с которыми мне приходилось иметь дело, я не встречал ни одного интеллигента даже начального уровня. Такую роль пытался играть только начальник Лефортовской тюрьмы Петренко. Он любил вызывать подследственных инакомыслящих к себе в кабинет и распространяться о своем участии в знаменитом деле Рокотова (подпольное производство одежды), когда коммунистические правители применили обратную силу закона и казнили группу предпринимателей. Забавно, что надзиратели, уводя заключенных от Петренко, подвергали их тщательному обыску. Видимо, взаимная слежка проела систему КГБ сверху до низу. Мне пришлось слышать разговор двух кагебистов, когда один пригласил другого выпить. Тот ответил: "С тобой выпьешь, а ты потом пойдешь и вложишь!"

Сидел я все время в 3-х местной камере со стукачами. В основном это были валютчики, крупные взяточники, лица обвинявшиеся в грабеже иностранцев и измене родины. Самым заметным среди них был Анатолий Грицай, обвинявшийся в пособничестве шпиону и попытке незаконного перехода границы. Выдав одного из крупных западных разведчиков, помогавшего ему в побеге на Запад, он отбывал свой срок в следственной тюрьме КГБ, занимаясь стукачеством, психологической обработкой и намотал срок многим людям.

Политическиx вместе никогда не сажали. Питание было отвратительным, медицинской помощи практически никакой, полная изоляция от внешнего мира (только иногда газета "Правда"), сон на железных прутьях койки с тощим матрацем превращался в ночную пытку.
Следствие длилось 9 месяцев. Трофимов был раздражен и постоянно попрекал меня: "Вы что-то вспоминаете, когда Вас припрешь фактами к стенке! Вот такой-то (он называл имя одного из членов группы) не успеешь задать вопрос, как выхватывает нз рук микрофон и все говорит!"

КГБ изучало всю жизнь, стараясь помимо статьи 70-ой Уголовного Кодекса РСФСР (антисоветская агитацня и пропаганда) пришить какое нибудь уголовное преступление, перебрало 12 статей.: от занятия запрещенным промыслом (давал частные уроки), до измены Родине (Балакирев показал, что я, якобы, в случае ареста, готов рассказать иностранным корреспондентам советские технические секреты (интересно как это я мог сделать находясь в тюрьме КГБ?)). Однако несмотря на все усилия КГБ зацепиться за что - нибудь еще им так и не удалооь. Практически я был чуть лн не единственным заключенным в политическом Мордовском концлагере, у которого была чистая 70-я статья без уголовных "довесков".

После 9-и месяцев следствня мне было вручено обвинительное заключение, состряпанное Трофимовым в виде одного предложения, примерно из 10 тысяч слов, где попирая русскую грамматику все заголовки "антнсоветских" документов писались с маленькой буквы. Ни одного факта клеветы из вмененных документов не приводилось. Все они голословно были обьявлены "антисоветскими, клеветническими измышлениями, порочащими советский государственный и общественный строй". Забавно, что в число "антисоветских" и "клеветнических" попали даже мои выписки (с точным указаннем источников) из решений прошлых съездов КПСС и Пленумов ЦК с обeщaниями по повышению жизненного уровня народа. Поскольку указанныe в них сроки давно прошли, то чтение этих документов вызывало смех. Когда я сказал Трофимову как можно объявлять антисоветскими решения съедов КПСС, то он откровенно сказал: "Болонкин, вы же умный человек! Зачем Вам надо было копаться в прошлых съездах. Есть новые съезды, новые обещания!"

5. СУД

Суд состоялся с 19 по 23 ноября спустя 5 месяцев после окончания следствия, что само по себе было нарушением закона, в здании нарсуда Бабушкинского района Москвы под председательством судьи Лубенцовой В. Г. Судили меня и Балакирева. Дела остальных были выделены в отдельные судопроизводства.
Вход, лестничные пролеты и коридоры были оцеплены сотрудниками КГБ. В зале десяток перeодетых кагебистов изображали "публику". В зал "открытого" суда не была допущена даже моя жена. Академик А.Д.Сахаров трижды пытался попасть в зал заседания, но так и не смог.
В этот 1973г коммунистические правители во всю играли с Западом в разрядку, провели в Москве Конгресс миролюбивых сил, выступление с раскаянием Якира и Красина. Поэтому они так долго тянули с нашим судом и постарались спустить его на тормозах.

В решении суда говорилось: "В отношении подсудимого Болонкина судебная коллегия учитывает его активные действия при совершении преступления - изготовление множительных аппаратов для размножения в больших количествах антисоветских документов,... а также большое количество изготовленных, размноженных и распространенных лично им документов, нашла необходимым избрать ему меру наказания.. 4 года ИТК строго режима и 2 года ссылки". "Радиолу, радиоприемник "Спидола", фотоаппаратуру и пишущие машинки, - обратить в доход государства, как орудия преступления".
"В отношении подсудимого Балакирева судебная коллегия учитывала, что он как на предварительном следствии, так и в судебном заседании чистосердечно признал себя виновным, своим поведением способствовал всестороннему и полному раскрытию преступления и нашла возможным в порядке исключения применить к нему статью 44 УК РСФСР, избрав меру наказания не связанную с лишением свободы". Он был осужден условно на 5 лет.
Балакирев держал в своих руках все связи, КГБ по его показаниям открыло 12 новых дел и было очень довольно.

Заря и Рыбалко как глубоко раскаявшиеся и способствовавшие раскрытию "преступления" были освобождены через 4 месяца следствия. В отношении Юхновца кагебистские "психиатры" дали заключение, что год назад (когда они его естественно не наблюдали и когда он распространял листовки), он был невменяем (т.е. не отвечал за свои действия), а теперь он психически здоров. Его освободили и поставили на учет в психодиспансер, т.е. под угрозу помещения в тюремную психобольницу в любой момент. Шаклеин был помилован Верховным Советом РСФСР до суда (?!).

Таким образом из всей арестованной московской группы в концлагерь был отправлен только я.
Из ленинградской группы были арестованы двое Георгий Давыдов и Слава Петров. Их процесс получил меньшую огласку и обошлись с ними более жестоко. Давыдову дали 5 лет концлагерей строгого режима, а Петрову 3 года. Хотя пунктов обвинения у них было в 4-5 раз меньше, чем у нас с Балакиревым.

6. КОНЦЛАГЕРЬ ЖХ-389/17а

В феврале 1973г из Лефортовской тюрьмы КГБ меня отправили в Мордовский политический концлагерь. Перед отправкой подвергли тщательному обыску, отобрали все записи. Ночью в "черном воронке" привезли на заднюю часть двора Курского вокзала и после долгого ожидания в огромной толпе заключенных под лай собак и лязг автоматов погрузили в столыпинские вагоны. Здесь уже вагонная охрана вновь подвегла обыску, отобрала все что представляло ценность, избила меня, когда я попытался возражать против грабежа, и как политзаключенного посадила в отдельную тесную камеру-купе.
В Потьме поезд остановился на высокой насыпи и при выгрузке охранники развлекались, пинком выбрасывая заключенного из дверей вагона и хохоча, пока он катился со своим сидором вниз по насыпи.

Первый концлагерь, куда меня привезли, был расположен в поселке Озерный и зашифрован подобно важнейшему оборонному объекту под почтовый ящик ЖХ-385/17а. Впоследствии я убедился, что засекречивание расположения и шифровка под почтовые ящики относится ко всем концлагерям Советского Союза, включая уголовные. Политзэки встретили меня хорошо. Из русских здесь сидели Егоров, из украинцев Микитко Яромир, из евреев Миша Коренблит, Илья Глейзер, из прибалтов Роде Гунер, Алекс Пашилис, Вильчаускас Бротислав, из молдаван Граур Валерий, из армян Меликян Сурен и др. Здесь же я встретил и Славу Петрова. В концлагере было много участников национальных освободительных движений, религиозников, лиц осужденных за попытку побега и измену родине, полицаев.
Политзэки старались быстрее ввести меня в курс всех концлагерных дел и, в свою очередь, узнать от меня последние новости с "воли".

Работали 6 дней в неделю, шили рукавицы. Нормы для пожилых людей были трудно выполнимы и каждый год повышались на 10%. Питание как и во всех концлагерях скудное и однообразное (сечка, овес), постоянно осушалась острая нехватка животных белков, жиров и витаминов. Но больше всего страдали от отсуствия информации. Наша попытка собрать самодельный радиоприемник окончилась неудачей из-за отсуствия деталей. Кроме того, постоянные внезапные обыски, иногда по несколько раз в день, делали эту затею очень опасной.

Нам приходилось довольствоваться официальным политчасом полуграмотных начальников отрядов, которые запинаясь читали по бумажке спущенные сверху доклады. Публично задавать им вопросы не разрешалась. Для этого надо было оставаться для беседы с глазу на глаз. Но объяснить даже прочитанное они не могли и желающих политически просветиться не находилось.

Миша Корeнблит был участником знаменитого самолетного дела, когда группа евреев закупила все билеты на самолет и при помощи своего летчика, намеревалась улететь в Израиль. Алекс Пашилис и Роде Гунер выступали за отделение своих оккупированных республик, а кандидата биологических наук Илью Глейзера отправили в концлагерь просто за нежелание жить в СССР.

Особенно меня поразила судьба старообрядца священника Михаила Ершова, который так и умер в этом концлагере. Я читал его приговора и удивлялся как можно посадить человека за то, что он только молился и организовал молельный дом.

Койку мне выделили рядом с Владимиром Кузюкиным, бывшим офицером советской группы войск в Германии, осужденного, по его словам, якобы за антисоветскую литературу и работавшего на теплом месте мастера по ремонту швейных машинок. Доверенные ему мои записи оказались в КГБ, хотя он утверждал, что сжег их. Впоследствии он был обвинен в стукачестве и, кажется, освободился досрочно.

Подружился я и со Славой Петровым. Он проходил по параллельному с нашим делу Георгия Давыдова в Ленинграде. Это был простой рабочий, помогавший Георгию в размножении литературы. Он получил самый маленький срок - 3 года. Самого Давыдова отправили в Пермский концлагерь. Слава рассказал, что к нему применяли психотропные препараты, вызывающие болтливость. Однако, судя по его приговору, много им узнать не удалось. Возможно, многого он и не знал.
В его приговоре к своему великому изумлению в числе свидетелей я встретил и себя, хотя до этого я его вообще не знал, а когда меня спросили на их суде (его судили вместе с Георгием Давыдовым), то заявил, что вижу Петрова впервые. Я написал резкий протест в Верховный Суд РСФСР, где обвинил их в фабрикации и потребовал вычеркнуть меня из числа свидетелей, поскольку "я не хочу вместе с судьями сидеть на Нюренбергской скамье подсудимых для фашистских преступников". Никакого ответа я не получил.

Слава не унывал в самых трудных ситуациях. Помню (по согласованию с нами) он подал заявление начальнику отряда Пятаченко, что хочет вступить в СВП (Секция внутреннего порядка - холуйская организация, созданная администрацией для террора и стукачества). КГБ и руководство концлагеря было в растерянности, допустить явного антисоветчика слушать инструкции стукачам, было невозможно. Ему вежливо отказали, как не доказавшему своего исправления.
Концлагерь сильно подорвал его здоровье и в 1989г Слава скончался, оставив парализованную мать.

Граур Валера был участником группы, требовавшей возрата Молдовии Румынии. Они связались с румынским руководством. Два года те выжидали, а затем выдали их советскому КГБ.

7. КОНЦЛАГЕРНАЯ БОЛЬНИЦА

Через пару месяцев ввиду резкого ухудшения здоровья меня отправили в концлагерную больницу в Барашево, где я пробыл до ноября 1974г. Больница была важным узловым пунктом, куда временно привозили больных политзаключенных со всех Мордовских и даже Пермских политических концлагерей. Здесь мне пришлось близко познакомиться с такими замечательными людьми как организатор знаменитого самолетного побега Эдик Кузнецов, руководитель "Всеросийского Христианско - Демократического Союза" Игорь Огурцов, украинский поэт Василий Стус и др.

Во время пребывания на больнице проводил большую координационную работу по организации одновременных голодовок и протестов по всем концлагерям, по обмену информацией, обучению политзаключенных методам тайнописи, шифрования, связи и передачи информации на волю. Наиболее важной акцией была организация впервые Дня Советского Политзаключенного и одновременной голодовки в связи с этим днем во всех политических концлагерях СССР. Где-то в сентябре 1974г в больницу на короткое время привезли с особого (тюремного) режима (Сосновка, ЖХ-389/1-6) Эдика Кузнецова. Держали его в камере, лишь на короткое время выпуская раз в день на прогулку. И хотя кругом была масса стукачей, я встретился с ним, обсудил эту идею и в качестве Дня Советского Политзаключенного он предложил 30 октября. Об этом я сообщил по всем концлагерям. Было передано сообщение также на волю. Эта дата была объявлена академиком Сахаровым и зарубежными радиостанциями. Голодовки, обсуждения и требования статуса политзаключенного состоялись во всех политических концлагерях.

Познакомился я на больнице со многими политзаключенными. С украинцем Матвиюк Кузьма, а также молодым парнем, бывшим студентом университета Попадюк Зарян. Были здесь на лечении и политзэки с особого режима как Осадчий Михаил, много рассказывавший о кровавом подавлении восстания заключенных на Колыме.

Естественно такая акция как организация Дня пз/к, а также активизация жизни политзаключенных, утечка информации о положении в концлагерях, нe могли пройти бесследно. В ноябре по приказу начальника КГБ при Мордовских политлагерях Владимира Дротенко, меня схватили, перебросили в концлагерь ЖХ-389/19 в п.Лесной и началось бесконечное мотание по карцерам (ШИЗо) и так называемым ПКТ (внутрилагерные тюрьмы особого режима). Формально для этого использовали мой отказ грузить трупы из морга. Что только я не нашел в рапорте на эту тему. Оказывается администрация постоянно заботилась обо мне, поместив меня в больницу и заодно заставив работать кочегаром в тюремной бане, проводила со мной большую политике - воспитательную работу, объясняя блага коммунизма, а я, неблагодарный, не только не встал на путь исправления, но и отказался грузить трупы на телегу.

Кое-что мне удалось сделать на больнице для пз/к и в чисто бытовом отношении - отремонтировать и прочистить отопительную систему бани, которая не ремонтировалась и не чистилась неверно несколько десятилетий и в бане был дикий холод.

Тяжело было видеть как страдают и мучаются люди в больнице, где
все "лечение" носило формальный характер. Особенно я перeживал за
украинского поэта Василия Стус, с которым мы стали близкими друзьями. Он имел развитую язву желудка, испытывал постоянные боли, очень мучался, нуждался в лекарствах. Ему отвечали, что нужных лекарств нет и в то же время отказывались передать медикаменты, которые ему присылали или привозила жена, даже такие болеутоляющие как викалин.

8. КОНЦЛАГЕРЬ ЖХ-389/19

Концлагерь ЖХ-389/19 в п.Лесном был в несколько раз больше, чем ЖХ-389/17а. В основном здесь производились деревянные корпуса для часов - ходиков образца прошлого века. Я их давно не видел даже в СССР и удивлялся кому нужны эти древности в наш электронный век.
Здесь я познакомился со многими замечательными людьми ставшими моими друзьями как Паруир Айрикян, Сергей Солдатов, Владимир Осипов и многие другие.

С Паруиром Айрикяном мы провели многие дни и месяцы вместе в камерах ШИЗо (по официальной терминологии штрафной изолятор, а проще говоря - кaрцер) и ПКТ (официально - помещение камерного типа, а по сути внутрилагерная тюрьма особого режима) и стали большими друзьями. Он поражал меня своей стойкостью, мужеством и беззаветной любовью к Армении. Его авторитет безоговорочно признавали все политзаключенные - армяне. Этого человека не могли сломить ни пытки, ни издевательства кагебистов. Его знала вся Армения и многие выдающиеся деятели культуры Армении, рискуя своей карьерой, писали ему письма.

Сергей Солдатов был основателем Демократического Движения в Эстонии в брежневские времена. Я подозреваю даже, что он был автором или соавтором "Программы Демократического Движения Советского Союза" - документа, размножение и распространение которого было вменено и нашей группе, повидимому, он был участником издания подпольного журнала "Луч Свободы", а также многих других основополагающих документов, как, например, "Меморандум Демократов Верховному Совету СССР", распространение которого фигурировало в нашем приговоре. Это был глубоко эрудированный человек, имевший обширные знания в политике и истории, идеолог по складу мышления.

Володя Осипов отбывал срок за издание журнала "Вече", размножение которого входило также и в наше обвинение. Это истинно русский, глубоко религиозный человек, отстаивавший идеи славянофилов, русского самосознания, близкий по своим убеждениям к идеям А.И.Солженицына и постоянно выступавший в защиту последнего в своих статьях.

В концлагере было много евреев, требовавших выезда в Израиль, например, известный писатель Михаил Хейфиц, участник ленинградского самолетного дела Каминский Лассаль, участники Демократического Движения (как, увезенный в другой концлагерь незадолго до моего прибытия, Кронид Любарский , о котором ходили целые легенды), участники освободительных движений Украины и Прибалтики, националисты почти всех республик СССР. В политическом концлагере, как в калейдоскопе, были представлены почти все типы подпольных течений и брожений в Советском Союзе от монархистов до "истинных" коммунистов и коммунистов - "ленинцев".

К сожалению, малый объем брошюры не позволяет остановиться на них и даже просто перечислить имена многих прекрасных людей, с которыми пришлось встречаться. Большинство из них были ярыми противниками существующего режима. В трудных условиях концлагеря и кагебисткого террора многие дружили и всячески помогали друг другу, проводили совместные акции, выступали в защиту преследуемых, объявляли голодовки, когда кого-то начинали терзать особенно беспощадно.

Я вспоминаю как было приятно, когда после очередного 15-суточного голодного пребывания в холодном карцере меня выпускали на короткое время в жилой барак и друзья, которые в это время работали в производственной зоне, оставляли мне продукты и открытки с теплыми словами.
Кроме политических в Мордовских лагерях отбывали свой бесконечный срок много полицаев, сотрудничавших с немцами во время войны, лица, обвинявшиеся в измене родины (например, Юрий Храмцев), дипломаты- перебежчики (Сорокин, Петров) вернувшиеся под "твердое" обещание советского правительства, что им ничего не будет, рeлигиозники (Евгeний Пaшнин) и уголовники, поверившие в легенду о чудесных условиях в политическом концлагере, ставшие "политическими", обматерив советскую власть, и переведенных из уголовных лагерей.
Многие из них быстро становились стукачами КГБ. Из политических никто с ними не общался и единственное, что они могли доносить, кто что делает, и с кем встречается.
Дело доходило до того, что когда я шел ночью в туалет (все "удобства", конечно, располагались вне барака, во дворе), то кто-то из стукачей также поднимался.
Уголовники же ставшие "политическими" быстро убеждались, что условия в политическом концлагере много хуже, чем в уголовном, поскольку он был полностью изолирован от внешнего мира и администрация настолько была запугана КГБ, что отказывалась вступать с уголовниками в обычные бытовые махинации.
Даже начальник моего отряда, разговаривая со мной в своем кабинете, как-то обронил: "Я надеюсь, что в моем кабинете нет микрофонов КГБ".

Мои письма родным и друзьям постоянно конфисковывали как клеветнические. Иногда по полгода я не мог отправить ни одного письма. И тогда я проделал такой эксперимент. В скудной лагерной библиотеке было полное собрание сочинений Ленина. По мысли КГБ труды создателя КПСС могли помочь политзаключенным понять как прекрасна коммунистическая власть и как глубоко они заблуждались. Я взял том переписки Ленина, стал переписывать его письма к Горькому, Крупской, Арманд и др. деятелям и подавать в цензуру как СВОИ. В этих письмах не было изменено ни слова. Некоторое длинные письма были только сокращены или опущены имена. И ни одно письмо Ленина не было пропущено цензурой. Все они были конфискованы как "антисоветские", "клеветнические", "циничные". В итоге меня потащили к психиатру, т.к. по мнению КГБ такие письма мог написать только псих. От заключения "невменяемый" меня спасло признание, что все мои отправления - копии писем незабвенного Ильича.

Иногда из союзных республик присылали воспитательные делегации, для рассказов о замечательной жизни советских народов. Айрикян так разагитировал свою делегацию, что к нему перестали их больше посылать. Ко мне прислали однажды агитатора из Московского горкома КПСС. Для создания "задушевной" обстановки он явился с угощением. Я знал, что на угощение каждого политзэка агитаторам каждый раз выдается около 3 рублей. Подсчитав стоимость принесенного, я спросил, а где же остальные 2 рубля, чем привел этого коммуниста в большое смущение. Задушевной беседы с любителем поживится, даже за счет голодного зэка, не получилось.

Мой приговор по объему (около 20 стр. плотного текста) был самым большим из всех приговоров политзаключенных, находившихся в то время в Мордовских концлагерях, даже больше, чем у десятка других произвольно взятых пз/к. Он включал более 40 пунктов обвинения, причем в каждом пункте перечислялось иногда до 5 названий написанных, размноженных или хранившихся документов и сотни размноженных экземпляров. Мне удалось вывезти его из Лефортовской тюрьмы КГБ и познакомить с ним многих политзэков. Удалось вынести этот уникальный документ и при освобождении. Сейчас он передан в одну из американских библиотек.

Было много интересных инакомыслящих и прекрасных людей в этом большом Мордовском политическом лагере. Это Федор Коровин, Артем Юшкевич,Герман Ушаков, Азат Аршакян, украинцы Василь Овсиенко, Василь Лисовой, молодой стойкий парень Равиньш Майгонис и др. Были интересные люди и среди беглецов, "изменников", участников освободительных движений, "власовцев", религиозников. К сожалению, в этих кратких заметках нет возможности остановиться даже коротко на тяжелой судьбе этих людей, перенесших столько страданий и мук за свое инакомыслие, нежелание жить в коммунистическом раю, религию или борьбу за свободу своих республик.

Продолжeниe
Comtents